Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Повзрослев, я интуитивно ощутил силу излучаемого мной намерения, и тесно переплел его с практикой сновидений. С каждым годом я достигал все больших успехов в контроле за своим сознанием и выстраивании сновидческой реальности. Я знал, что многие используют визуализацию, как метод достижения целей, но усовершенствовал ее, перенеся процесс в ткань управляемых сновидений. Во мне проявилось внутреннее знание, шепнувшее, что концентрат энергии, образуемый при воплощении желаемого во сне, многократно превосходит по мощи поле, создаваемое мозгом при простом сеансе целенаправленного мечтания. Но достичь таких высот было непросто. Хотя во мне живет стойкое убеждение: если бы подобные открытия произошли со мной во взрослом возрасте, было бы гораздо труднее научиться всему этому. Будучи ребенком, я воспринимал это обучение не как мучительную жажду тайных знаний и власти над жизнью – как это происходит со взрослым человеком, а как увлекательную игру, путешествие по другим мирам, вдруг обнаруженным мной.
На приступах созидательной полудремы мои странности не заканчивались. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы обнаружить несколько очевидностей: я словно носом чуял погоду на ближайшие дни; с моими врагами, в конце концов, приключалось что-нибудь до оторопи плохое; все, чего я желал человеку – сбывалось; я непонятно каким образом улавливал чужое настроение, и волны его в моем мозгу сворачивались в слова, которыми я мог описать состояние собеседника и даже случайного прохожего.
К счастью, мне не часто приходилось применять свои способности в качестве оружия, защищавшего меня от несовершенства мира, в котором я оказался – то ли по воле Бога, то ли по собственной глупости. Если что-нибудь из моих воспоминаний удачно ввернется в узор повествования, обещаю не забыть об этом. А пока довольно откровенных признаний – их и так уже достаточно, чтобы поставить меня в неловкую, но привычную ситуацию, заперев в клетке на всеобщем обозрении, как уродца из кунсткамеры.
Глава 5
Кажется, мой предыдущий рассказ ничего не расставил по своим местам, лишь вывалив на головы внимающих ту огромную тяжесть, которая когда-то придавила и меня. Назойливая попытка объясниться, а может быть – предостерегающая табличка в руках: «Пожалуйста, осторожней. Я очень раним. И невменяем от сильной боли». Ребенок, искренне поверивший в свои фантазии? Но что произойдет, станет ли ваш взгляд менее насмешливым, если я напомню, что заранее планирую события своей жизни, занося их в графы потустороннего органайзера? Или проще выиграть в карты у вашей компании?
Вернемся к недосказанному о моей семье – там еще остались некоторые болезненные штрихи, способные сделать мой портрет чуть более ясным. В первую очередь, для самого себя. Всего лишь строки о том, как тяжело не видеть сходства между собой и другими. Не те глупые гуманистические (ставь знак равенства) рассуждения об индивидуальности, которыми обычно оправдывают собственные слабости и неудачи, а глубинные отличия самих основ психики, заставляющие однажды поверить в неприглядную для большинства теорию эволюции – необрезанную теорию эволюции, повествующую о том, что она не прекратилась, ее ничто не в силах остановить, как саму Лилу,5 вечное течение Игры. В бисер,6 если вы эстет и вам так угодно. И если все постоянно находится в движении – не значит ли это, что на планете одновременно существует несколько биологических видов, объединенных названием Homo Sapiens?
Моя старшая сестра, например, была самой обычной девочкой, похожей на всех вокруг. Затем она стала самой обычной девушкой, похожей на всех вокруг. Сейчас она – самая обычная женщина, хоть и уехала к своему мужу в совершенно другую страну, но и там похожа на всех вокруг. И эти слова ничуть не умаляют моей любви к ней и впаянной в кровь родственной привязанности.
Но я не могу лгать себе и вам, и не вправе искажать собственный образ, не так ли? Научившись осознавать себя, я быстро раскусил, что к чему, и ощущение было не из приятных. Мало того, что одержимость мечтами и собственным даром делала меня совершенно безоружным в своей искренности, превращая в деревенского дурачка с затуманенным взором, так я еще и не мог спрятаться в привычной для здешних мест оболочке. Невесть откуда взявшиеся южные гены разносили мой сандаловый запах на всю округу. И я очень хотел, чтобы в моем маленьком мирке нашелся кто-то, похожий на меня.
А потому с нетерпением ждал появления на свет младшей сестренки. Мама была на третьем месяце, когда отец с загадочным видом собрал всех в столовой (я, сестра, двоюродное семейство из соседней деревни, два кота, собака, парочка друзей клана и сама виновница торжества) и прочитал новый свод правил, принятых на ближайший год. Нельзя было шуметь, приносить плохие отметки из школы, быть стекла и хулиганить (интересно, кто бы стал это делать?), ругаться, неожиданно выскакивать из-за угла, отлынивать от домашних обязанностей… И еще тысяча пунктов, суть которых сводилась к словам «забота, комфорт и тишина». В общем, нельзя было делать то, чего мы и так никогда себе не позволяли. Я внимательно слушал и вытаращенными глазами разглядывал мамин живот, в котором поселилось странное существо, обещавшее стать человеком. Еще недавно я подманивал всех аистов графства, и вот теперь кто-то из них прокрался на тонких длинных ногах в наш дом. И что мне делать с этим чудом? Будет ли оно похоже на то, что рисовалось моему воображению перед сном? Маленькая прекрасная принцесса, тихая, улыбчивая, со звездным сиянием в глазах? Иногда шаловливая и капризная, но чаще – понимающая меня с полуслова?
«И вообще, Николас, – сердито прервал мои размышления отец, – кто тебе сказал, что это будет девочка?»
Неужели я опять задавал свои глупые вопросы вслух? Судя по хихиканью старшей сестры – да. Я встал и обиженно ушел к себе наверх, напоследок еще разок скосив глаза в сторону мамы и ее невидимого ребенка. Я был готов отдать свою любовь и заботу крошечной девочке, но терпеть рядом противного орущего младенца мужского пола… Увольте! Просто в нашей семье прибавится еще один, кто будет смеяться над моей болтовней и прогулками во сне.
Решив не делать далеко идущих выводов и мудро подождать, я хотел смягчить неопределенность безобидной местью, но она обернулась против меня самого. В городской библиотеке я тайком пробрался в секцию для взрослых и, вскарабкавшись на удачно подвернувшуюся стремянку, отыскал на одной из полок анатомический атлас. То, что я увидел, поразило меня до глубины души. Никаких тебе ангелочков с крылышками! Ничего, хотя бы отдаленно напоминающее бесподобное совершенство человеческой природы и сладкое обаяние младенчества. Нечто, представляющее собой генетическую смесь саламандры, морского конька и головастика. Вот что живет сейчас в животе моей матери. Вот что плавает в маленькой вселенной ее тела.
Примерно неделю я обходил маму стороной.
Затем, весьма внезапно, озарился откровением: я тоже когда-то жил в таком странном обличии? Я тоже был отвратительным головастиком с несоразмерно большим жадным носом, который и вдыхать-то ничего не может? Крохотный организм, паразитирующий на соках своей богини? Инопланетный вирус в капсуле из живой плоти?
Принципы эволюции так и не уместились тогда в моем сознании. Хотя родители, заметив мое нездоровое смятение, окрасившее лицо в муторную бледность, вытянули из меня признание и попытались подцветить его привычным набором образовательных и воспитательных формул. Я сидел, вцепившись пальцами в край стула, но мысленно затыкал ими уши. Я ничего не хотел знать о развитии плода и не верил в возможность сказочного превращения подсмотренного чудища в прелестное создание, появления которого я так ждал. И решил для себя, что буду верить в ангела, поселившегося в маме. «Может быть, – подумал я, – все, что написано в этой мерзкой книжке, и касается людей, но мы – особенные, и у нас все по-другому». У меня оставался еще один вопрос, и я его задал.
«Папа, мама, а при чем здесь аисты? Оно… Он больше на рыбу похож».
Родители переглянулись, и в следующие десять минут я узнал о некоторых основах брачно-семейных отношений. В невинных и стыдливо завуалированных выражениях, конечно. Какая-то часть моего детского сознания все поняла, собрав воедино отдельные обрывки слов, звуков, взглядов, картинок, но…
«Я устал. Пойду, порисую, – сказал я им. – Спасибо большое, мне полегчало».
Я действительно почувствовал невероятную усталость от жизни в тот момент. Пожалуй, такое было впервые. Рисовать я не смог: в голову лезли только расплывшиеся акварельные образы лиловых, розовых и красных оттенков. Мне не хотелось воплощать их на бумаге, ведь теперь я знал наверняка, что они и так существуют.
